На кладбище, над свежим глиняным насыпью стоит новый крест, тяжелый и гладкий. В серые дни апреля ветер вызванивают фарфоровым венком у подножия креста. У него вделан большой выпуклый фарфоровый медальон — портрет гимназистки с радостными живыми глазами. Это Оля Мещерская.
Девочкой она ничем не выделялась среди толпы коричневых гимназических сукеньок: хорошенькая, богатая и счастливая девочка, умная, озорная и беззаботная к Руководства классной дамы. И в четырнадцать у нее уже была тонкая талия, стройные ножки, в пятнадцать ее все считали красавицей. Она ничего не боялась — ни чернильных пятен на пальцах, ни покрасневшего лица, ни растрепанных волос, ни заголеного в беготни колени. Без всяких усилий пришли к ней изящество, обольстительность, блеск глаз … Никто так не танцевал на балах, как Оля Мещерская, никто так не бегал на коньках, как она, ни к кому так не ухаживали, как к ней. Незаметно она стала девушкой, появилась ее гимназическая слава, пошли слухи, что она легкомысленная и не может жить без поклонников, что у нее был безумно влюблен гимназист Шеншин и даже чуть не убил себя …
Последней зимой Оля Мещерская совсем сошла с ума от веселья. Зима была снежная, солнечная, морозная, солнце рано опускалось за елки заснеженного гимназического сада и обещало на завтра гуляния на Соборной улице, каток в городском саду, розовый вечер и музыку, толпа на катке, среди которого Оля Мещерская была беззаботной, самой счастливой.
Однажды на большой перемене, когда за ней гонялись озорные первоклассницы, ее пригласили в начальницы. Оля с разбега остановилась, сделала глубокий вдох, быстро, привычным женским движением поправила волосы, дернула уголки передника и побежала наверх. Моложавая, но седая начальница спокойно сидела с плетением за столом, под императорским портретом.
— Доброе утро, mademoiselle Мещерская, — сказала она по-французски. — Я уже не впервые вызываю вас сюда поговорить о вашем поведении.
— Я слушаю, madame, — ответила Мещерская и присела так грациозно, как только она одна умела.
— Слушаете вы меня плохо, я уже убедилась в этом, — сказала начальница, подняв на нее глаза. — Не буду повторяться, Не буду говорить долго.
Мещерской нравился этот очень чистый и большой кабинет, который так хорошо дышал в морозные дни теплом блестящей голанкы и свежестью ландышей на столе. Она посмотрела на молодого царя, написанного во весь рост, на пробор аккуратно гофрированного волос начальницы и молчала.
— Вы уже не девочка, — многозначительно сказала начальница, начиная раздражаться.
— Да, Madam, — почти весело ответила Мещерская.
— Но и не женщина, — с давлением сказала начальница, ее матовое лицо зажеврилося. — Что это за женская прическа!
— Яне виновата, madame, что у меня хорошие волосы, — ответила Мещерская.
— Так вы не виноваты! — Повторила начальница — Не виноваты в прическе, в этих дорогих гребнях, не виноваты, что разоряют своих родителей на туфельки в двадцать рублей! Но вы пока гимназистка …
Здесь Мещерская, не потеряв простоты и спокию, перебила ее:
— Простите, madame, вы допускаете ошибки: я женщина. И виноват в этом — знаете кто? Друг и сосед моего отца, брат Алексей Михайлович Малютин. Это произошло прошлым летом в деревне …
Через месяц после этого разговора казачий офицер, некрасивый, плебейского вида, вовсе не из круга Оли Мещерской, застрелил ее на платформе вокзала, среди толпы. Все подтвердилось: офицер заявил следователю, что Мещерская соблазнила его, была с ним близка, поклялась стать женой, и на вокзале, провожая в Новочеркасск, вскользь заметила, что и не думала любить его, что все разговоры о женитьбе — только издевательство над ним и дала прочитать страницу из дневника о Малютина.
— Я ход эти строки и прямо здесь, на платформе, где она гуляла, ожидая, пока я кончу читать, выстрелил в нее, — сказал офицер. — Дневник — вот он. Это было написано десятого июля прошлого года.
В дневнике было написано следующее:
«Сейчас два часа ночи. Я крепко заснула, но тут же проснулась … Сегодня я стала женщиной! Все уехали в город, я сама и так счастлива! Утром гуляла в саду, в поле, в лесу, я была одна в целом мире! Обедала одна, потом играла, под музыку у меня возникло ощущение, что я буду жить бесконечно и буду несказанно счастлива. Потом заснула в отцовском кабинете. В четыре меня разбудили — приехал Алексей Михайлович. Мне было приятно его принимать. Он остался, потому что пошел дождь, сожалел, что не встретил отца, ходил передо мной кавалером, шутил, давно в меня влюблен. Мы гуляли в саду, была опять прекрасная погода, он вел меня под руку и говорил, что он Фауст с маргариток ». Ему пятьдесят шесть, он еще красивый и хорошо одетый, глаза молодежи, черные, борода совершенно серебряная. За чаем мы сидели на стеклянной веранде, я чувствовала себя нездоровой и прилегла на тахте, а он курил, потом пересел ко мне, говорил любезности, рассматривал и целовал мою руку. Я закрыла лицо шелковым платком и он несколько раз поцеловал меня сквозь нее … Не понимаю, как это могло случиться, я сошла с ума, я не думала, что я такая! Теперь для меня только один выход … Я чувствую к себе такое отвращение, что не смогу пережить этого! .. »
Город в эти апрельские дни стало чистым, сухим, камни побелели, по нему легко и приятно идти. Каждое воскресенье, после обедни, Соборной улице идет маленькая женщина в трауре, в черных лайковых перчатках, с зонтиком из черного дерева. Она крестится и привычно идет главной аллее кладбища. Дойдя до скамьи возле креста, она садится и остаетсяпод ветром на весеннем холоде час, два. Слушая птичек и видзвонювання ветра в фарфоровом венке, она думает иногда, что отдала бы полжизни, чтобы не было перед глазами этого мертвого венка. Как это возможно, что под ним та, чьи глаза так бессмертные накал с фарфоровой медальона! Как сопоставить с этим чистым взглядом все то ужасное, что объединенное теперь с именем Оли Мещерской?
Женщина — классная дама Оли, пожилая девушка, которая живет мечтами, заменяющие ей настоящую жизнь. Сначала такой мечтой был брат, с ним она связывала свое будущее, и он был убит под Мукденом, потом она убеждала себя, что она — идейная работница. Смерть Оли Мещерской стала для нее новым предметом неотступных мыслей и чувств. Она ходит на могилу, каждый праздник, вспоминает личико Оли Мещерской в гробу, среди цветов, и подслушанный ее разговор с Субботино:
— В одной из отцовских книг я прочитала, какой должна быть женская красота … Там столько написано, что сразу все не запомнишь: черные волосы, кипящая смолой, ей-богу, так и есть: кипит смолой! — Черные, как ночь, ресницы, нежный румянец, тонкий стан, длиннее обычных руки, маленькая ножка, умеренно большая грудь, круглые икры, колени цвета раковины, покатые плечи — как это точно! Но главное, знаешь что? — Легкое дыхание! А оно у меня есть, — вот, послушай, как я дышу, — действительно, есть?
Теперь легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре.